СУПЕР

[Avel Coretai]

Как нельзя кстати иллюстрирует мое настроение.



Ворон



Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,

Над старинными томами я склонялся в полусне,

Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,

Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.

"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,

Гость стучится в дверь ко мне".







РЕКОМЕНДУЮ К ПРОЧТЕНИЮ(ПРОДОЛЖЕНИЕ В КОММЕНТАРИЯХ)

Comments

[Avel Coretai]

Ворон



Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,

Над старинными томами я склонялся в полусне,

Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,

Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.

"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,

Гость стучится в дверь ко мне".



Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья...

И в камине очертанья тускло тлеющих углей...

О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа

На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней -

О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, -

О светиле прежних дней.



И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,

Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.

Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:

"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,

Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -

Гость стучится в дверь ко мне".



"Подавив свои сомненья, победивши спасенья,

Я сказал: "Не осудите замедленья моего!

Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный

Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,

Я не слышал..." Тут раскрыл я дверь жилища моего:

Тьма - и больше ничего.



Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,

Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;

Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,

Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего, -

Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -

Эхо - больше ничего.



Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -

Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.

"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,

Там, за ставнями, забилось у окошка моего,

Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, -

Ветер - больше ничего".



Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой

Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,

Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво

И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей

Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,

Он взлетел - и сел над ней.



От печали я очнулся и невольно усмехнулся,

Видя важность этой птицы, жившей долгие года.

"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -

Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,

Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?"

Молвил Ворон: "Никогда".



Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.

Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.

Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,

Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда -

Сел над дверью говорящий без запинки, без труда

Ворон с кличкой: "Никогда".



И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,

Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",

И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, -

Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,

Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда".

Ворон молвил: "Никогда".



Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.

"Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда,

У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье

Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда

В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,

Вновь не вспыхнет никогда".



Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,

Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,

И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной

Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да.

Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда",

Страшным криком: "Никогда".



Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,

Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,

И с печалью запоздалой головой своей усталой

Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:

Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда,

Не прильнет уж никогда.



Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, -

То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?

В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье,

Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, -

Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!"

Каркнул Ворон: "Никогда".



И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты - иль дух ужасный,

Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, -

Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,

В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!

О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?"

Каркнул Ворон: "Никогда".



"Ты пророк, - вскричал я, - вещий! "Птица ты - иль дух зловещий,

Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда, -

Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая

Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,

Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"

Каркнул Ворон: "Никогда".



И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!

Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,

Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,

Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!

Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"

Каркнул Ворон: "Никогда".



И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,

С бюста бледного Паллады не умчится никуда.

Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,

Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда.

И душа моя из тени, что волнуется всегда.

Не восстанет - никогда!



(1894)



Перевод К. Бальмонта





Эдгар По

[Эстэлиина]

Sorrowa, никогда... "Никогда не говорить "никогда""... Забывать никого не надо. Помнить и любить. Любить не страстно и самозабвенно, как любил. А нежно и слегка грустно. Любить любовью отпустившего навсегда...

[HeavenCanWait]

Печально, пессимистично, очень красиво, но...учит задавать своей душе правильные вопросы. Ведь на сколько разных вопросов можно получить ответ "Никогда"!

Как в притче про женщину, которая на все вопросы отвечала только одно слово: "Нет"

[Avel Coretai]

Есть еще лучший перевод этого произведения, сделанный Жуковским. Но и Бильмонт перевел н плохо. Каждый раз, когда я читаю, у меня мурашки по коже.

о! *удивилась*

я по этому переводу (и еще нескольким) в прошлом году работу по анализу писала! и про Жуковского там тоже было, хотя его стиль лично мне не слишком близок.

приятно снова наткнуться...

[Avel Coretai]

Мне очень переводы Жуковского нравяться. Меня отец подсадил. И не смотря на мое всегдашнее почтение к Бальмонту, Жуковский больше всего нравиться.

тут уж, как говорится, на вкус и цвет...

нет, я Жуковского, конечно, безумно уважаю и как переводчика, и как отца русского романтизма, но... все-таки не мое.

не доросла, наверное...

[Avel Coretai]

не доросла, наверное...

Скромничаешь?

нет, я просто мелкая еще.

во всех смыслах.

[Avel Coretai]

Читал твой дневник. Рассуждения умного человека так, что не надобно скромничать юнная барышня.

возраст и ум - разные вещи.

...

все-все, молчу!

[Aliestre de Argentum]

Есть перевод, на мой взгляд, еще более интересный.

Вот он.



Как-то в полночь, утомленный, развернул я, полусонный,

Книгу странного ученья (мир забыл уже его) –

И взяла меня дремота; вдруг я вздрогнул отчего-то –

Словно стукнул тихо кто-то у порога моего.

"То стучится, – прошептал я, – гость у входа моего –

Путник, больше ничего".



Ясно помню всё, как было; осень плакало уныло,

И в камине пламя стыло, под золой почти мертво...

Не светало... Что за муки! Не принес дурман науки

Мне забвенья о разлуке с девой сердца моего –

О Леноре: в Божьем хоре дева сердца моего –

Здесь, со мною – никого...



Шелест шелка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах

Жуткой, чуткой странной дрожью пронизал меня всего;

И, борясь с тревогой смутной, заглушая страх минутный,

Повторил я: "Бесприютный там у входа моего –

Поздний странник постучался у порога моего –

Гость, и больше ничего".



Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,

Восклицая: "Вы простите – я промедлил оттого,

Что дремал в унылой скуке и проснулся лишь при стуке –

При неясном легком звуке у порога моего".

И широко распахнул я дверь жилища моего:

Мрак, и больше ничего.



Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая,

Полный дум, быть может, смертным не знакомых до того;

Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,

И единственное слово чуть прорезало его –

Зов: "Ленора..." – Только эхо повторило мне его –

Эхо, больше ничего.



И, встревожен непонятно, я лишь шаг ступил обратно –

Снова стук, уже слышнее, чем звучал он до того.

Я промолвил: "Это ставнем на шарнире стародавнем

Хлопнул ветер; вся беда в нем, весь секрет и колдовство.

Отпереть – и снова просто разрешится колдовство:

Ветер, больше ничего".



Распахнул я створ оконный – и, как царь в палате тронной,

Старый, статный черный Ворон важно выплыл из него;

Без поклона, плавно, гордо, он вступил легко и твердо, –

Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего –

И вверху на бюст Паллады у порога моего

Сел – и больше ничего.



Черный гость на белом бюсте, – я, глядя, сквозь дымку грусти

Усмехнулся – так он строго на меня смотрел в упор.

"Вихрь измял тебя, но, право, ты взираешь величаво,

Словно князь ты, чья держава – ночь Плутоновых озер.

Как зовут тебя, владыка черных адовых озер?"

Он прокаркал: "Nevermore".



Изумился я немало: слово ясно прозвучало –

"Никогда"... Но что за имя? И бывало ль до сих пор,

Чтобы в доме средь пустыни сел на бледный бюст богини

Странный призрак черно-синий и вперил недвижный взор, –

Старый, хмурый, черный Ворон, мрачный, вещий, тяжкий взор,

И названье: "Nevermore"?



Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,

Словно всю в нем вылил душу – и замкнул ее затвор.

Он сидел легко и статно, и шепнул я еле внятно:

"Завтра утром невозвратно улетит он на простор –

Как друзья – как все надежды – улетит он на простор..."

Каркнул Ворон: "Nevermore".



Содрогнулся я при этом, поражен таким ответом,

И сказал ему: "Наверно, господин твой с давних пор

Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока,

И, изверившись глубоко, Небесам послал укор,

И твердил взамен молитвы этот горестный укор,

Этот возглас – "Nevermore"...



Он чернел на белом бюсте; я смотрел с улыбкой грусти –

Опустился тихо в кресла – дал мечте своей простор;

Мчались думы в беспорядке – и на бархатные складки

Я поник, ища разгадки: что принес он в мой шатер –

Что за правду мне привел он в сиротливый мой шатер

Этим скорбным "Nevermore"?



Я сидел, объятый думой, молчаливый и угрюмый,

И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор.

Мысль одна сменялась новой; в креслах замер я, суровый,

И на бархат их лиловый лампа свет лила в упор...

Не склониться ей на бархат, светом залитый в упор,

Не склониться – "Nevermore"...



Чу – провеяли незримо словно крылья серафима –

Звон кадила – волны дыма – шорох ног о мой ковер...

"Это небо за моленья шлет мне чашу исцеленья,

Чашу мира и забвенья, сердцу волю и простор!

Дай – я выпью и забуду, и верну душе простор!"

Каркнул Ворон: "Nevermore".



"Адский дух иль тварь земная, – произнес я, замирая, –

Кто бы, сам тебя ли дьявол или вихрей буйный спор,

Ни занес, пророк пернатый, в этот дом навек проклятый,

Над которым в час утраты грянул Божий приговор, –

Отвечай мне: есть прощенье? Истечет ли приговор?"

Каркнул Ворон: "Nevermore!"



"Адский дух иль тварь земная, – повторил я, замирая, –

Отвечай мне: там, за гранью, в Небесах, где всё – простор,

И лазурь, и свет янтарный, – там найду ль я, благодарный,

Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, –

Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?"

Каркнул Ворон: "Nevermore!"



Я вскочил: "Ты лжешь, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись ты,

Унеси во тьму с собою ненавистный свой убор –

Этих перьев цвет надгробный, черной лжи твоей подобный, –

Этот жуткий, едкий, злобный, пепелящий душу взор!

Дай мне мир моей пустыни, дай забыть твой клич и взор!"

Каркнул Ворон: "Nevermore!"



И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон –

Над дверьми, на белом бюсте он сидит еще с тех пор,

Злыми взорами блистая, – верно, так, о злом мечтая,

Смотрит демон; тень густая грузно пала на ковер,

И душе из этой тени, что ложится на ковер,

Не подняться – "Nevermore"...